В 2011 году будет 200 лет. А сегодня только 199, но для меня это тоже праздник. Весь день Александр Сергеевич будет с нами, весь день мы будем с ним. Благодаря ему я полюбила осень.
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать веселых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Еще кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашел привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнем волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
1825
Сегодня весь день принадлежит Александру Сергеевичу Пушкину. И вместе с тем, я не упомню дня, когда бы я так много молилась, как сегодня. И в молитвах я просила Александра Сергеевича посветить с Неба на Россию лучом своим пламенным. Пока что, к сожалению, в противостоянии Алчи и Речи побеждает алчь. Как будто бы говорить на хорошем русском языке уже никакая не доблесть. О языке Интернета даже и говорить не хочется. Но Пушкин не просто расширил границы наших вербальных возможностей. Он создал далеко на вырост модели благоустройства общества.
Я берегу для себя Пушкина, я читаю его понемножку. Одну-две строфы «Евгения Онегина», что-нибудь из «Повестей Белкина» (опять-таки не целое, а фрагмент), сказки и, конечно, «Капитанскую дочку».
«Капитанскую дочку» я даже не читаю, она сопровождает мою жизнь. Один только эпиграф «Береги честь смолоду» чего стоит! Здесь три информационных потока. Первый – стремительный рост Петра Гринева, его любовь и верность. Второй поток – зарождение мужицкого бунта и состояние общества на территориях, захваченных «енералами» Пугачева. Потрясающе то, что чиновники всех мастей переметнулись на сторону повстанцев. Может быть, они создали свою систему управления, лучше той, что была при царской власти? Как бы не так! На захваченных территориях никакого порядка не было, там были ужас и запустение. Разрушить старую систему управления – легко, а вот новую создать… И третий поток – дворянство как сила, позволяющая обеспечивать устойчивость общества. Именно благодаря этой силе и удалось одолеть бунт, бессмысленный и беспощадный. Пушкин предупреждал об опасности повтора подобного. Это книга-завещание, подлинный урок царям: выращивайте класс имущих, умелых, знающих, верных и решительных людей. Иначе придет беда.
Но уроки Пушкина постарались побыстрее забыть. Литература второй половины Х1Х века пошла по пути формирования нового бунта. Совершенно точно известно, что в начале ХХ века Япония и Германия тратили немалые деньги на поддержку революционного движения в России. Ни Востоку, ни Западу не нужен был такой могущественный сосед, как Россия. И когда пришла пора бунта, именно представители дворянства были уничтожены первыми. Болит, болит моя душа. Когда же сформируется новый класс берегущих честь пуще жизни?
Пушкин приехал в Петербург потому, что не мог жить в Москве, Москва душила его. А в Петербурге царь открыл ему доступ к архивам. Он приехал в Петербург зрелым литератором, он приехал уже великим поэтом. А общество, свет остались на уровне 1820 года. Нет, мой вектор показывает, что даже откатились назад. Общество откатилось, а Пушкин феноменально вырос. Революционных стихов он уже не писал, а то, что писал, раскупалось очень слабо. Не пришелся он ко двору. И нечего гадать об источнике пасквиля о рогоносце, этих источников могло быть штук двадцать. Вдумайтесь: даже Вяземский отказал ему от дома! А он, стиснув зубы, работал в архивах и в своем журнале. Он готовил историю Петра, но архивы далеко увели его от того образа, который совсем недавно казался ему истинным. «Неумолим и тверд, и памятью… незлобен». Какое там «незлобен»! Но мы сейчас ведем речь не о маниакальной жестокости Петра, а об Александре Сергеевиче Пушкине. И мой вектор на вопрос, что главное он написал, отвечает: сказки и «Капитанскую дочку».
Я была в храме Изумрудного Будды в Таиланде. Люди, сняв обувь у входа, часами сидят или лежат, как бы предоставляя ему свое тело, свой мозг, свою душу для его работы на Земле. Читая Пушкина, погружаясь в его произведения, я отдаю себя ему в воспитание. (Подобным же образом на меня действует пребывание в Храме Ново-Тихвинского монастыря в Екатеринбурге.)
Россия – особая страна. Естественная религия россиян имела основу – природу, жизнь. Нравственность воспитывалась и закреплялась в сказках. А.С. Пушкин точно отобразил менталитет русского человека в своих волшебных дивных сказках. Князь Гвидон и Королевич Елисей черпают силы у Месяца, Ветра, Моря. Причем Елисей усердно молится Богу, а в ограде у Гвидона «блещут маковки церквей и святых монастырей».
Смысл «Сказки о царе Салтане и могучем и славном богатыре Гвидоне» несказанно
глубок. В самом начале сказки постулируется главенствующая роль Матери – царь
выбирает ту, что пообещала родить ему богатыря, да еще какого! Удивительно оптимистичная
сказка! Казалось бы, чего уж хуже – плывут в засмоленной бочке бедные женщина
с младенцем – на что надеяться? чего ждать? Царица вопит – ей и себя, и ребенка
жалко, не видит она впереди ничего хорошего. А сыночек – видит, он сенс ( рожден
в конце сентября, в знаке Весов)! Но ему нужно изменить этот мир (на то он и
богатырь), поэтому он сам старается расти не по дням, а по часам. Для этого
он ищет помощи у мира, да как!
Ты волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна,
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли –
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!
Получилось! Оказавшись на суше, мать продолжает печалиться: Бог неужто их покинет?
Но с такими проблемами богатыри справляются сами.
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
«Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?» – молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Теперь семью кормить надо. И Гвидон отправляется на охоту.
Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый,
Тонку тросточку сломил,
Стрелкой легкой завострил
И пошел на край долины
У моря искать дичины.
И вот тут Пушкин ставит своего героя перед выбором. Перед ним Лебедь бьется
средь зыбей, коршун носится над ней. Как быть? Для ужина, конечно, лебедушка
лучше коршуна. Но есть и другие ценности. Лебедь в море тонет и не птичьим криком
стонет. Что-то здесь не так! И единственной стрелой Гвидон поражает коршуна,
выбирая силы Света и Добра. А в награду получает город и волшебные возможности.
К чести Гвидона и его матушки нужно сказать, что они не стали наказывать своих
обидчиков: они всех простили и миром отпустили из сказки.
Множество мыслей идут мне на ум. Россия – остров? Спасенная Царевна Лебедь становится
душой России и помогает отважным и нравственным умножать культуру своей территории,
обустраивать ее и укреплять. И купцы всего мира стали посещать княжество Гвидона.
Князь соединил мать с отцом и сам женился по любви. Князь на Острове остался
и с женою не расстался...
Истолковывать сказку можно долго. А понять легко: не падай духом в трудный час, будь уважителен к миру, храни верность Богу и традициям, выбирай сторону Добра – будешь жить долго и счастливо.
Силы Добра, защищенного Гвидоном, явились ему в светлом образе Царевны Лебеди, за которым я явственно вижу лик Пресвятой Богородицы. Царевна Лебедь – как бы посланница Божьей Матери, она остается с Гвидоном, помогает ему в его планах, а потом превращается в красну девицу и становится его суженой.
Любимые вымыслы я продолжаю, они как бы развиваются в моем духовном саду. Царь Салтан и царица выяснят, что ни в чем не виновны друг перед другом, исчезнет обида. Ведь они еще молодые (ведь Гвидон по-волшебному вырос!), у них впереди – целая жизнь! Уж Гвидон свою жену в обиду никому не даст, а она родит ему богатырей и лебедушек… И державой надо управлять, новые церкви строить, с соседями дружить и укреплять свою территорию.
Величайший русский поэт родился 26 мая 1799 года в Москве на Немецкой улице. О своих предках по отцу он пишет в 1831 году: «Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, говорит летописец, т. е. знатного, благородного), въехавшего в Россию во время княжения св. Александра Ярославича Невского... Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории. В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Иоанна Васильевича Грозного, историограф именует и Пушкиных». А.С. Пушкин стремительно развивался. Причин тому несколько. Первая – неукротимый дух, переданный ему предками по материнской линии. Вторая – удивительным образом открывшиеся возможности самообразования. Вначале библиотека отца, домашнее обучение, разговоры в салоне записных петербургских острословов – отца и дяди, отображающие величайшие события века: Французскую революцию, Конвент, диктатуру и путь Наполеона. Повезло – он попадает в Лицей. Их было всего двадцать девять воспитанников. У него была своя комната с масляной лампой – он мог писать по ночам. Были парк и библиотека. Со стороны учителей было удивительное понимание предназначения Пушкина. Его не заставляли зубрить алгебру и физику.
За стенами Лицея тем временем бушевала народная война, и пласты высокой духовности, накопленные несколькими поколениями, поднялись и открылись каждому. И каждый мог из них черпать емкостью своей души. Чаша души Пушкина оказалась бездонной. Освободительная народная война его переформатировала: француз (его лицейское прозвище) становится русским патриотом. Благословение Державина. Расквартированный рядом полк гусар-победителей – Чаадаев, пунш, мечты о вольности. Растущая строгость к себе, к своему творчеству. Сотни черновиков «Руслана и Людмилы». Слава. Сосланный Пушкин едет на юг, и во всех городах со всех балконов гроздьями свисают барышни: только бы увидеть его, хоть одним глазком! Как его берегли Раевские, как берег и защищал генерал Инзов. А он вольничал, задирался, играл в карты, наблюдал и писал, писал… Думал.
Тесно ему было в Кишиневе, тесно. Пыльно, жарко. Хотелось к морю, манили дальние страны. Мне кажется, он заглох бы и зачах в Кишиневе. Хоть Инзов его берег… После поражения греческого восстания Кишинев наводнили беженцы. Здесь он вдоволь насмотрелся на революционеров, бегущих из Греции и Италии, и своих заговорщиков, у которых не было ни программы, ни мира между собой. В Кишиневе «Пушкин впервые познакомился с недавними бойцами восстания, людьми, которые почти и не осознавали разницы между борьбой за дело освобождения родины и подлым грабежом, насилием и убийством» (П.В. Анненков).
Революционные настроения Пушкина гасли. Сохранились черновики его писем, отосланных
между 1821-1823 годами. В одном из них, написанном по-французски, Пушкин так
характеризует греков: «Нищие… маклеры… карманные воришки… трусы, воры и бродяги,
которые не могли устоять против первых же выстрелов плохих турецких мушкетов…
Офицеры еще хуже солдат… Многих мы лично знаем и удостоверяем их ничтожество…
Никакого понятия о военном искусстве, никакой чести, никакого энтузиазма… Здешние
офицеры, французы и русские, выказывают им презрение, которое они совершенно
заслужили».
«…Греция мне огадила. О судьбе греков позволено рассуждать, как о судьбе моей
братьи негров, можно тем и другим желать освобождения от рабства. Но чтобы все
просвещенные народы бредили Грецией – это непростительное ребячество» (из письма
П.А. Вяземскому, 1824 год). И через полтора года в письме он напишет: «Каков
бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про себя
и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».
Переезд в Одессу. Море, театр, устрицы, новые типы, Раевский как прототип Онегина. Первые главы «Онегина». Полное отсутствие денег и вынужденная продажа рукописи – Пушкин становится профессиональным литератором. Конфликт с властью. Трагическая любовь. А из Одессы генерал-губернатор Воронцов послал его, как ядро из пушки, в новую ссылку – в Михайловское. И тем самым сберег от суеты для творчества и вдохновения.
В Михайловское он приехал, оставив очаровательные французские бредни о прогрессивной революции. И с этой заразой, что сломала хребет его поколению, он будет бороться всю жизнь.
Как мало он прожил! Если бы он остался еще хотя бы лет на двадцать, я уверена, Россию бы не постигла столь злая судьба. Его «Борис Годунов» продолжился бы на смутное время, когда на престол сел другой самозванец – Василий Шуйский, когда Москва была под поляками, а в Великом Новгороде хозяйничали шведы; когда поднялись князь Дмитрий Пожарский и никому не известный Козьма Минин, возглавили ополчение, и воодушевленный народ вымел всех самозванцев с территории России.
Он осмыслил опыт французской революции: капитализм, рождающий пролетариев; краснобайство сытых, радевших о равенстве, с их заботой о народе, выливавшейся в штык, булыжник или гильотину; приход императора, превращение Франции в колонизатора, с опозданием и крайне неудачно. Не успел описать.
В 1834 году он был избран членом Российской Академии наук. Он был истинным ученым и отважнейшим реформатором, он был философом и родоначальником новой научной парадигмы.
Он защищал нашу культуру не только от опасности внутреннего бунта и мятежа, но и от растленного Запада и демократической Америки: «Уважение к сему новому народу (американскому) и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением все увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort)…» (Джон Тэннер, 1836 г.)
Он быстро понял, сколько бедствий несет человечеству этот самый comfort. Его выбор был ясен: российская территориальная естественная культура, российская наука, российское православие. Дорогой Читатель, обратитесь к письмам Александра Сергеевича! Вы узнаете много о нем! Например, приехал в Москву вечером, а написал жене утром. Просит простить: Нащокин как раз ехал в баню. «А какой же русский откажется от бани!»
Прочтите его статьи в журнале «Современник» – там его позиция яснее ясного. Из отзыва на Словарь святых (прославленных в православной церкви…): «…Издатель оказал важную услугу истории. Между тем книга его имеет и общую занимательность; есть люди, не имеющие никакого понятия о житии того св. угодника, чье имя носят от купели до могилы и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем, по крайней мере, не дивиться крайнему их нелюбопытству». Тут же его мнение о нынешних ученых: «В наше время главный недостаток, отзывающийся во всех почти ученых произведениях, есть отсутствие труда. Редко случается критике указывать на плоды долгих изучений и терпеливых изысканий. Наши так называемые ученые принуждены заменять существующие достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением модных понятий к старым предметам… Таковые средства (которые … можно назвать шарлатанством), не подвигают науку ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых, и печалят людей истинно ученых и здравомыслящих».
«Ломоносов был великий человек. Он создал первый университет. Он… сам был первым нашим университетом… Рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего сословия… Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей». Он с восторгом и гордостью приводит отчеты Ломоносова о проделанной работе – год за годом.
Он был россиянин и хотел для России счастливого развития. В горячей и страстной
работе «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкин отстаивает российское уложение
жизни. Он воздвигает дивный сравнительный анализ состояния русской и европейской
культуры по главному критерию: как живется труженику, каков он в России и там,
в западном технологическом раю, вскружившем головы российским офицерам-победителям.
«Прочтите жалобы английских работников: волоса станут дыбом от ужаса. Сколько
отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной
стороны, с другой какая страшная бедность!.. И заметьте, что все это есть не
злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона… У
нас нет ничего подобного… Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень
рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить
нечего. Переимчивость его известна… Никогда не встретите вы в нашем народе…
ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека,
который не имел бы собственного жилища... Иметь корову везде в Европе есть знак
роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен
по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку
раз в день…» (В Европе церковь запрещала мыться, считалось, что все болезни
от мытья.)
Пушкин провел научное исследование жизнедеятельности Петра I, но не успел создать художественное произведение о нем. Жестокость великого царя его оттолкнула Но книга о Петре, если бы была написана, стала бы подлинным уроком царям.
На скудной почве строгого научного исследования о Пугачевском бунте вырос
совершенный цветок «Капитанской дочки», где развернута полная картина начала
и гибели «вожатого» Пугачева, где стремительно взрослеет недоросль Петруша Гринев,
становясь с веком наравне. Где верность, честь, чистота, благородство и любовь
побеждают злое коварство, где звучит все та же высокая нота его «Путешествия»:
«Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения
нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…»
и его светлая высокая религиозность: «…вкусив сладость молитвы, исторгнутой
из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что
со мной будет».
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
А «Повести Белкина» с их чистой и важной речью, которые мы бесконечно читаем
и перечитываем вслух! «Маленькие трагедии»! А лирика – чистая, сияющая, как
будто и слов никаких нет:
Я Вас любил так искренно, так нежно,
Как дай Вам Бог любимой быть другим…
А его щедрость на похвалу и восхищенье к собратьям по перу, его верность дружбе… Его обостренное чувство чести…
А его предвидение:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой
пробуждал!
Пушкин не был ни пленником, ни заложником. Он был придан России Богом
и служил ей верой и правдой. В награду его духовную Сущность не расформировали,
он и сейчас «Я» в Круговой Поруке Добра. Он является из пространства Речи нравственному, творческому
и ищущему Истины человеку.
Недаром темною стезей
Я проходил пустыню мира.
О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
Вяземский сказал: «Над головой Пушкина – всегда Солнце».
После Пушкина нашу словесность надолго захватили революционно настроенные клоповоняющие, как метко охарактеризовал их Достоевский. Западники. Критиканы. Интриганы. Недоучки. И так продолжалось до конца века, а уж через сто лет после ухода Поэта Россия была обезглавлена… именем революции и во славу ее. Гудели падающие купола, взрывались Храмы, гремели выстрелы в монастырях. Что делать с плебейской догмой: «за великими никто не идет»?
Пушкинские мысли об уважении к жизни, о культуре и нравственности, о светлой вере и ответственности человека как оплота прогрессивной власти продолжились в российской философии. Так же, как и идеи старчества. Имя автора – Н.А. Бердяев.
Версия для печати
|
|
| создание сайта Новосибирск |
| продвижение сайта Новосибирск |
